У холма Кайеты. Памяти Галины Евгеньевны Лебедевой

Tu quoque litoribus nostris, Aeneia nutrix,
aeternam moriens famam, Caieta, dedisti;
et nunc servat honos sedem tuus, ossaque nomen
Hesperia in magna, si qua est ea gloria, signat 
Vergilius Aen. VII, 1–4

Кончина близкого человека не вмещается в сознание. Когда происходит подобное событие, невольно хочется окинуть взором весь пройденный вместе с почившим путь и найти некую его отправную точку — первую встречу. За этим стремлением скрывается христианская интуиция, свидетельствующая о том, что общение с почившим человеком не заканчивается его физической смертью. Для христианина физическая смерть — это переход в новое состояние, и этот переход свидетельствует, как откровение, о важности первой встречи. 

Та, первая, встреча с Галиной Евгеньевной произошла в моей жизни прекрасным октябрьским днем теперь уже далекого 1998 года. Я, в это время юный старшеклассник, собирался тогда поступать на исторический факультет Санкт-Петербургского государственного университета, заниматься византинистикой, и решил познакомиться с Галиной Евгеньевной, которая была хорошо известна в кругах петербургской интеллигенции как один из главных специалистов по истории Византии. С этой целью я пришел в Санкт-Петербургский Институт Истории (бывший ЛОИИ) на заседание византийской группы и затем представился Галине Евгеньевне. Она, в своей классической зеленой шали, встретила меня очень доброжелательно и сердечно, в той простоте и естественности, которые свойственны только людям благородной души. Галина Евгеньевна пригласила меня сесть рядом за стол и выпить чашку чая, в то время как участники заседания византийской группы увлеклись спорами, и аудитория была наполнена дружелюбной атмосферой свободного научного диспута, возможного еще в те годы в университетской среде.

Галина Евгеньевна сформулировала свое видение профессии историка. Прежде всего историк должен почувствовать дух эпохи, погрузиться в историческую конкретику. Он должен исследовать, как жили люди в позднеримской или ранневизантийской империи, т. е. «конкретно и точно изучить, что они ели, что пили, каким воздухом дышали». Короче говоря, он должен познать «кухню науки». 

Много лет спустя, работая вместе с Галиной Евгеньевной в Санкт-Петербургском государственном университете, я понял, что подобное видение было рождено напряженной творческой жизнью, на протяжении которой Галина Евгеньевна следовала своим учителям — в первую очередь Марии Ефимовне Сергеенко (1891–1987) и Софьи Викторовне Поляковой (1914–1994). 

В эпоху, когда официальная историческая наука была превращена в идеологическую обслугу коммунистической диктатуры, ученый историк мог спастись от идейного порабощения и превращения своих трудов в обязательный «цитатник» из так называемых «классиков» только в том случае, если он погружался в стихию исторической конкретики, в глубокое переживание изучаемой эпохи через исследование вещественных свидетельств прошлого. Он должен был в какой-то мере заставить себя стать современником исследуемой им эпохи. 

Так, например, Мария Ефимовна Сергеенко подготовила прекрасное исследование повседневной жизни в Древнем Риме. Софья Викторовна Полякова занималась переводами византийских житий. Лев Самуилович Клейн (1927–2019) на тюремных советских нарах начал писать свою «анатомию» Илиады. В это же самое время эмиграция в ранневизантийскую эпоху была для историка уровня Галины Евгеньевны единственным средством самозащиты и спасения на университетской кафедре, которое позволяло не отречься от самой себя. Поэтому в это тяжелое для гуманитарной науки время Галина Евгеньевна создала замечательные труды по истории позднеримского (ранневизантийского) общества, которые остаются до сих пор важнейшими учебниками для каждого истинного античника и византиниста. Эти фундаментальные труды написаны Галиной Евгеньевной не на основе тенденциозных нарративных текстов, а по материалам синхронных источников — императорских конституций из Кодекса Феодосия и Кодекса Юстиниана. 

Год спустя после моей первой встречи с Галиной Евгеньевной я пришел уже в качестве студента для того, чтобы работать у нее в рамках семинара по изучению творчества Прокопия Кесарийского. Осенний семестр 1999 года отчетливо запомнился мне благодаря нашему чтению «Войны с вандалами» Прокопия. Здесь можно было ощутить, что такое «кухня науки», организованная Галиной Евгеньевной. Первое сильнейшее впечатление заключалось в том, что она требовала от всех участников семинара — от корифеев сирийского языка и литературы, которые порой встречались тогда на истфаке, до утомленного на дневной работе студента-вечерника — самого активного участия и комментирования прочитанных фрагментов текста. Уровень знаний древнегреческого языка был у присутствующих очень разным. Поэтому Галина Евгеньевна весьма внимательно корректировала каждого участника семинара при чтении фрагмента, объясняла, что текст источника нужно читать медленно, с толком, с чувством, с расстановкой. Она переводила и интерпретировала текст, утверждая, что необходимо «разжевывать» каждую фразу. Чванство «филологов-классиков», к сожалению, нередко свойственное представителям этой специализации, было ей абсолютно чуждо, и она всячески его высмеивала. Помню, как Галина Евгеньевна на кафедре, в старинном кресле Ивана Михайловича Гревса под портретом Василия Григорьевича Васильевского, увлеченно комментировала скандальный пассаж из «Тайной Истории» Прокопия, описывающий приключения императрицы Феодоры. Галина Евгеньевна часто проводила параллель между Прокопием и Катуллом, объясняя скандальный характер «Тайной Истории» особенностями анти-панегирического жанра, и цитировала известное стихотворение Катулла к Лесбии: «Pudica et proba, redde codicillos»! Она очень художественно описывала орла, который слетает с Атласных гор и простирает крылья над будущим императором Маркианом, изнывающим от жажды в вандальском плену. 

Годы нашей совместной работы с Галиной Евгеньевной в профессорской корпорации Санкт-Петербургского государственного университета наложили на меня важный отпечаток как на историка. Дружба с Галиной Евгеньевной, материнская забота которой сопровождала меня с первых дней моей университетской жизни и вплоть до настоящего времени, имела для меня во многих смыслах экзистенциальное значение. Благодаря Галине Евгеньевне я понял, что такое нравственная и научная бескомпромиссность, реализованная как в педагогическом опыте, так и в жизни. На протяжении многих лет Галина Евгеньевна как практикующая христианка поддерживала духовный диалог с выдающимся пастырем Санкт-Петербургской епархии архимандритом Кириллом (Начисом) (1920–2008). Архимандрит Кирилл принимал участие в деятельности Псковской Духовной миссии в годы Второй мировой войны, а затем стал исповедником веры в лагерях сталинского ГУЛАГа. Галина Евгеньевна в полной мере восприняла у отца Кирилла ту твердость и бескомпромиссность, которые она проявляла на протяжении всей жизни и которые стали для меня и жизненным примером, и отличительными чертами истинного историка. Галина Евгеньева проявляла эти качества не только в своей повседневной жизни, но также в своей верности исторической истине, которая опиралась на твердые факты. 

Единственной «исследовательской мерой», которую признавала Галина Евгеньевна, была нерушимая верность исторической правде, которую она — с присущим ей чувством юмора, достойным средневекового суверена — не боялась отстаивать. Именно эта неустрашимая интуиция на пути неуклонных поисков исторической истины делала для Галины Евгеньевны категорически неприемлемой любую конъюнктуру, которая столь разрушительно воздействовала — и воздействует — на историческую науку в последние годы, сперва принимая форму коммерциализации, а затем идеологизации исторического образования. Галина Евгеньевна с неизмеримой горечью наблюдала изменения, происходящие в родном для нее университете, в стенах которого в течении последних десяти лет была фактически ликвидирована университетская автономия, упразднена независимая научная  экспертиза, а университетские факультеты превратились в «институты», т. е. в бюро образовательных услуг…          

Вспоминая о выдающейся личности, каковой была Галина Евгеньевна, в наше сегодняшнее печальное время мы должны подражать ее примеру и не забывать о том подлинно древнеримском катулловском чувстве юмора, при помощи которого Галина Евгеньевна, бывшая для нас воплощением Alma Mater, воспитывала своих учеников. И мысленно в духе обращаясь сегодня к Галине Евгеньевне, помолимся словами службы погребения: «Блажен путь, воньже идеши днесь, душе, яко уготовася тебе место упокоения… идеже несть болезнь, ни печаль, ни воздыхание, но жизнь безконечная» (Апок 21:1–7). 

Андрей Митрофанов